[meshagsheg]

Цитата

Стать обвинителем на процессе Веры Засулич один за другим отказались все известные прокуроры. В результате обвинять Засулич согласился только товарищ прокурора К.И. Кессель, весьма посредственных способностей. В то время как никто не хотел выступать на стороне власти, все адвокатские светила предлагали взять на себя защиту Веры Засулич. Выступление в роли защитника этой несостоявшейся убийцы (как и защита народников на «Процессе 193-х») сулили адвокату всероссийскую славу. Так стало модно быть против власти. И это был тревожнейший симптом.
...
Адвокат Александров ловко использовал право отвода присяжных. В результате большинство присяжных заседателей составили средние и мелкие чиновники — либеральная часть бюрократии.
Выступая перед ними, П.А. Александров высказал мысли весьма удивительные в судебном заседании. Он сказал: «Физиономия государственных преступлений нередко весьма изменчива. То, что вчера считалось государственным преступлением, сегодня или завтра становится высокочтимым подвигом гражданской доблести. Государственное преступление нередко... проповедь того, что еще недостаточно созрело и для чего еще не наступило время. Все это, несмотря на тяжкую кару закона, постигающую государственного преступника, не позволяет видеть в нем презренного, отвергнутого члена общества, не позволяет заглушить симпатий ко всему тому высокому, честному, дорогому, разумному, что остается в нем вне сферы его преступного деяния».
Не забыл и о чувствительном: «...Да, мучителям Боголюбова нужен был стон не физической боли, но стон поруганной человеческой души, удушенного, униженного и раздавленного человека... Российский апофеоз розги торжествовал!»
В заключение Александров сказал: «Были здесь женщины, смертью мстившие своим соблазнителям. Были женщины, обагрявшие руки в крови изменивших им любимых людей или своих более счастливых соперниц. В первый раз является здесь женщина, для которой в преступлении не было личных интересов, личной мести, — женщина, которая со своим преступлением связала борьбу за идею во имя того, кто был ей только собратом по несчастью всей ее молодой жизни».
Овация зала, с трудом прерванная председательствующим. И, обращаясь к присяжным, адвокат Александров закончил: «...Да совершится ваше карающее правосудие! ...Без упрека, без горькой жалобы, без обиды примет она от вас решение ваше и утешится тем, что, может быть, ее страдания, ее жертва предотвратят возможность повторения случая, вызвавшего ее поступок. Но как бы мрачно ни смотреть на этот поступок, в самих мотивах его нельзя не видеть честного и благородного порыва. Да, она может выйти отсюда осужденной, но она не выйдет опозоренною...» И опять овация зала.
От последнего слова, как и просил ее адвокат, Засулич мудро отказалась. Не следовало разрушать впечатление от блестящей речи, обошедшей тогда всю Россию.
ПОШЛИ ЧАСЫ РЕВОЛЮЦИИ
Наступил миг чтения приговора. Кони опишет все в своих «Воспоминаниях»:
«С бледными лицами присяжные столпились около угла судейского стола... В зале — мертвая тишина, все затаили дыхание... Старшина присяжных — чиновник Министерства финансов быстро, скороговоркой читал вопрос:
— Виновна ли Засулич в том, что нанесла рану?.. — И громко, на весь зал. — Нет! Не виновна!
Тому, кто не был свидетелем, нельзя себе представить взрыва звуков, покрывших голос старшины, того движения, которое, как электрический толчок, пронеслось по всей зале. Крики несдержанной радости, истерические рыдания, отчаянные аплодисменты, топот ног, возгласы: "Браво! Ура! Молодцы! Вера! Верочка! Верочка!" — все слилось в один треск и стон, и вопль. В партере многие крестились; в верхнем, более демократическом, отделении для публики обнимались; даже в местах за судьями (в местах VIР. — Э.Р.) усерднейшим образом хлопали, — вспоминал Кони. — Один особенно усердствовал над самым моим ухом. Я оглянулся. Помощник генерал-фельдцейхмейстера граф А.А. Баранцов, раскрасневшийся седой толстяк, с азартом бил в ладони. Встретив мой взгляд, он остановился, сконфуженно улыбнулся, но, едва я отвернулся, снова принялся хлопать».
Сама Вера Засулич «ждала, что ее повесят после комедии суда». А тут...
— Вы оправданы! — объявил Кони, обращаясь к Засулич. — Пойдите в Дом предварительного заключения и возьмите ваши вещи. Приказ о вашем освобождении будет прислан немедленно. Заседание закрыто!

Это настолько важный общий признак для различных течений радикального либерализма, что можно сказать: либеральные радикалы, в т. ч. и «русские либералы» XIXв. - это те, кто рукоплещет террористам и экстремистам.

[meshagsheg]

Цитата

Роман «Бесы» Достоевский опубликует в 1873 году, уже вернувшись в Россию. Объясняя роман, Достоевский писал о том, что «Бесы» написаны не о конкретном деле Нечаева, роман куда шире: «Взгляд мой состоит в том, что эти явления не случайность, не единичны, "Бесы" - это предостережение. И смута, показанная в масштабе одного города, рожденная жалкой пятеркой заговорщиков, завтра может предстать в совсем ином размахе и коснуться всей России».
И «чистейшие сердцем», соблазненные бесами Нечаевыми, сулили грозную опасность. Идеи всеобщего равенства (вечная российская мечта) в исполнении «бесов» должны «окончиться всеобщим рабством и могут стать страшным будущим России»... Ему виделись апокалиптические картины.
Но эта попытка обобщить нечаевское дело вызвала ярость в русском обществе. «Бесы» подверглись общему поношению. В читающей русской публике преобладали в те годы либеральные настроения, и дело Нечаева воспринималось как исключение, трагический эпизод.
...
«Нечаевское дело есть до такой степени во всех отношениях монстр, что не может служить темой для романа с более или менее широким захватом», — писал один из вождей либеральной публицистики Николай Михайловский. «Роман отмечен падением таланта автора, это уродливая карикатура и злобная клевета на революционную молодежь...» Таков был общий хор русской критики. И с нею был солидарен передовой читатель. Либеральная Россия отвергла «Бесов».
Впрочем, и сам Достоевский во время создания романа тоже попытался себя уверить, что дело Нечаева было ужасным, но закончившимся эпизодом в жизни молодой России. И после приговора и заточения Нечаева в Петропавловской крепости писатель так обрадовался, что поверил — это и есть итог.
...
Вернувшись в Россию и издав роман «Бесы», заклейменный передовой русской критикой, Достоевский на некоторое время отдается публицистике.
Он начинает печатать «Дневник писателя». И не обманывает в названии — это дневник. С исступленной откровенностью он беседует с читателем обо всем, что его захватило в эти дни — о событиях в политике, о своих воспоминаниях, сражается с либеральной критикой и письмами несогласных с ним читателей.
...
20 февраля его навестил Алексей Сергеевич Суворин, человек, которого знала вся читающая Россия. Алексей Суворин — владелец и редактор «Нового времени» — влиятельнейшей официозной газеты.
Суворин явился с морозца — высокий, худой, как всегда в распахнутой бобровой шубе с тростью. В лице этого человек было что-то лисье, бесовское. Суворин вполне мог стать героем романа Достоевского.
Он выбился из жесточайшей бедности, стал известным журналистом, его фельетоны читала вся Россия. Ему пришлось пережить трагедию, после которой он едва не помешался: его жену застрелил в гостиничных номерах любовник. Суворина привезли в гостиницу, и она умирала на его руках. И все это обсуждалось в газетах... Но он не сломался. Весь ушел в дело — купил захудалую газету «Новое время» и в короткий срок сделал ее знаменитой. Причем основной линией газеты вчерашнего бедняка стал патриотизм националистической партии, ненависть к либералам и антисемитизм. «Девиз суворинского "Нового времени", — зло писал Салтыков-Щедрин, — идти неуклонно вперед, но через задний проход».
И, тем не менее этот блестящий и страшный человек был другом двух величайших писателей — Достоевского и впоследствии Чехова. Суворин подробно описал в дневнике свой разговор с Достоевским. И этот удивительный разговор совершенно необходим для понимания того, что происходило тогда в России.
«...Достоевский занимал бедную квартирку. Я застал его за круглым столиком в гостиной, набивающим папиросы». У Достоевского только что закончился припадок эпилепсии, и «красное лицо его походило на лицо человека, вышедшего из бани, где он парился».
И они заговорили, естественно, о том, о чем говорили тогда все и всюду — о 5 февраля — о взрыве в Зимнем дворце. И Федор Михайлович, набивая папиросы, предложил Суворину разыграть весьма страшноватую коллизию.
— Представьте себе, Алексей Сергеевич, что мы с вами стоим у окон магазина Дациаро (магазин на Невском, где продавались картины. — Э.Р.) и смотрим на картины. Около нас стоит человек, который притворяется, что смотрит. Он чего-то ждет и все оглядывается. Вдруг поспешно подходит к нему другой человек и говорит: «Сейчас Зимний дворец будет взорван. Я завел машину». Мы это слышим. Как бы мы с вами поступили? Пошли ли бы мы в Зимний дворец предупредить о взрыве или обратились к полиции, к городовому, чтоб он арестовал этих людей? Вы пошли бы?
Иными словами, Достоевский спрашивает Суворина: если бы мы с вами узнали, что произойдет тот взрыв 5 февраля в Зимнем дворце, мы бы пошли об этом сообщить?
Ответ, кажется, совершенно ясен — побежали бы! Ничего подобного! Следует совсем иной страшный ответ Суворина. Редактор официознейшей газеты отвечает. «Нет! Не пошел бы!» И Достоевский, автор «Бесов», говорит... то же!
— И я бы не пошел! Почему? Ведь это ужас! Это — преступление. (Ну, еще бы искалеченные и убитые! И возможное убийство государя! — Э.Р.). Мы, может быть, могли бы предупредить!
Итак, автор «Бесов» отказывается идти предупредить страшное преступление — вероятное убийство царя! И далее он объясняет — почему.
«Вот набивал папиросы и думал, перебирал причины, по которым нужно было это сделать: причины серьезные, важнейшие, государственной значимости и христианского долга. И другие причины, которые не позволяли бы это сделать, прямо ничтожные. Просто — боязнь прослыть доносчиком. Представлялось, как приду, как на меня посмотрят, станут расспрашивать, делать очные ставки, пожалуй, предложат награду, а то заподозрят в сообщничестве. Напечатают: Достоевский указал на преступников. Разве это мое дело? Это дело полиции. Она на это назначена, она за это деньги получает. Мне бы либералы не простили. Они измучили бы меня, довели бы до отчаянья. Разве это нормально? У нас все ненормально».
«Достоевский... долго говорил на эту тему, — пишет в дневнике Суворин, — и говорил одушевленно».

Иными словами, либеральные радикалы - это те, кто романтизирует террористов и экстремистов и устраивает травлю тем, кто с ними борется.

[meshagsheg]

Цитата

Бакунину главное — в России создано строжайше законспирированное мощнейшее сообщество. Сеть тайных кружков уже охватила всю империю. Во главе этой революционной паутины стоит Всероссийский комитет, распоряжающийся могучими революционными силами. В комитет входит он — Нечаев и решительные молодые люди. Но, к сожалению, они не имеют серьезного опыта политической борьбы, и не хватает средств. Вот зачем товарищи послали его в Женеву к Бакунину и Герцену. Наш мечтающий о крови Дон-Кихот был счастлив: его пророчество о скором революционном пожаре в России, над которым так издевается Маркс, оказалось истиной. Жизнь прожита недаром! Жутковатые идеи Нечаева о праве на подлог, убийство, провокацию ради революции пьянят добрейшего Бакунина. Именно таким должен быть истинный якобинец. Бакунин буквально влюбляется в этого необразованного, жестокого Марата. Как впоследствии будет пленен диковатым революционером Джугашвили интеллектуал Владимир Ленин.
И вот уже Бакунин восторженно рекомендует «Тигренка» (как он нежно называл Нечаева) главной фигуре русской эмиграции — Герцену. И потом — самому Марксу. Но благороднейший Герцен инстинктивно чувствует к Тигренку отвращение. «Привирает», — брезгливо сказал Александр Иванович о рассказах Нечаева. «Я не верю в серьезность предпочитающих ломку и грубую силу развитию и сделкам... Апостолы нам нужны прежде лихих авангардных офицеров — саперов разрушенья... Апостолы, проповедующие не только своим, но и противникам. Проповедь к врагу — великое дело любви», — писал Герцен. Ненавидя всякого, кто ему не подчиняется, Нечаев отомстит Герцену — он постарается соблазнить его любимую дочь.
И Маркс тоже не поверил Тигренку.
Впрочем, привирал Нечаев лишь отчасти. Организации никакой действительно не было, но ведь он приехал, чтобы вернуться с деньгами и создать ее. Ибо про свою единственную мечту и цель в жизни — Революцию — он говорил правду.
Бакунин это почувствовал и справедливо писал: «Он один из тех молодых фанатиков, которые не знают сомнений, которые не боятся ничего. Они — верующие без Бога, герои без риторики».
Счастливый Бакунин услышал в Нечаеве голос нового поколения, которое энергично и непреклонно низвергнет прежний порядок. Нечаев был для него воплощением новой революционной России.
ПРОВОКАЦИЯ И РЕВОЛЮЦИЯ
И начинается работа для России, по которой так соскучился Бакунин. Вместе с Нечаевым он пишет яростные прокламации, обращенные к этой новой молодой революционной России. Прокламации, бакунинские письма и революционная литература засылаются в Россию по адресам, которые сообщает Нечаев. И эти запретные посылки получаются по всей Европейской России.
И, конечно же, их перехватывает полиция! В одном Петербурге были задержаны послания, адресованные 380 молодым людям. Несчастный Бакунин не мог даже представить ужасную правду: Нечаев отлично знал, что почта будет перехвачена. Более того, он и рассылал ее для того, чтобы она была перехвачена, чтобы множество адресатов — молодых людей — оказались тогда в тюрьме... Еще, будучи в России, Тигренок объяснил все это предельно ясно в своей речи: «На первых двух курсах студенты бунтуют радостно и с энтузиазмом, а затем втягиваются в занятия, и к четвертому-пятому курсу, глядишь, вчерашний бунтарь делается совсем ручным, а по выходе из университета или академии вчерашние борцы за народ превращаются в совершенно благонадежных врачей, учителей и прочих наименований чиновников, становятся отцами семейств... И, глядя на иного, трудно даже верится, что это тот самый человек, который всего три-четыре года назад так пламенно говорил о страданиях народа, горел жаждой подвига и готов был, казалось, умереть за этот народ! Вместо борца революции мы видим какую-то безвольную дрянь. И очень скоро многие сами превращаются в прокуроров, судей, следователей и вместе с правительством начинают душить тот самый народ, за который еще недавно предполагали отдать жизнь... Что надо делать? Здесь у меня только одна, но крепкая надежда на правительство. Знаете, чего я от него жду? Чтобы оно побольше сажало, чтоб студентов вышибали бы навсегда из университета, отправляли в ссылку, выбивали бы их из обычной колеи, оглушали бы их своими преследованиями, жестокостью, несправедливостью и тупостью. Только тогда они закалятся в своей ненависти к подлому правительству, к обществу, равнодушно взирающему на все зверства власти».
...
И для этой партии тогда в Женеве было создано сочинение, от которого будут открещиваться публично русские революционеры... чтобы втайне его исполнять! Одно из немногих искренних революционных сочинений.
Историки до сих пор спорят, кто его автор - Нечаев или Бакунин, ибо там можно легко отыскать и стиль, и мысли обоих. Потому что сочинение это, скорее всего, писалось ими вместе - в этот период их пылкой дружбы.
УЧЕБНИК РАЗРУШЕНИЯ ОБЩЕСТВА
«Катехизис Революционера» — так называется это революционное Евангелие, полное демонической поэзии.

полный текст

В книге «Александр II...» большее внимание уделяется народовольцам, чем либеральным радикалам.

Но являются ли они одним и тем же? Нет, либеральные радикалы рукоплескали народовольцам. «Катехизис революционера» так или иначе, подходит для любых радикалов, в т. ч. и для либеральных радикалов, и для народовольцев. Если же более конкретно, то либеральные радикалы могли бы полностью подписаться под этим историческим документом, если бы в конце к нему были добавлены 2 слова: чужими руками.

[meshagsheg]

Попытаюсь это обосновать. В книге достаточно подробно исследуется социальная база либерального радикализма.

Однако прежде чем приступить к этому, хотелось бы сказать следующее. Да простит меня Эдвард Радзинский за столь вольное обращение с его книгой, ведь сам он относится с явной симпатией к либеральному радикализму, как в свое время относился Тургенев. Сам Эдвард Радзинский не является образцовым либеральным радикалом, поскольку пишет книги своими руками.
Тургенев под влиянием достаточно для него близкого критика Анненкова, оставив свои личные пристрастия, нарисовал в своем романе «Отцы и дети» картину России 60-х годов XIX века, основной опасностью для которой была начавшаяся романтизация радикального героя.
Эдвард Радзинский в своих романах использует большое количество фактов. А факты - это такая вещь, которая не может не войти в противоречие с иллюзорным миром (картой) либерального радикализма.
Когда Эдвард Радзинский с улыбкой буддийского просветленного читает свои книги, то приходит мысль о русском Александре Дюма.

Однако когда читаешь текст самостоятельно, без эмоционального накала Эдварда Радзинского, выходит идеологическая книга либерального радикализма... (смайл, обозначающий смущенное разведение руками).

[meshagsheg]

Итак, начнем с самого верхнего социального слоя. По сравнению со странами Европы в России никогда не было полноценного феодализма. К примеру, из романов Дюма мы можем прочитать, что во Франции были феодалы, вплоть до Людовика XXIV чувствующие себя равными королю. Феодализм домонгольской удельно-княжеской Руси был причиной ее завоевания. Поэтому после освобождения Россия стремительно приобрела форму централизованной монархии, в отличие от Европы.
Однако люди приближенные к царю, занимающие положение, приблизительно соответствующее положению европейских придворных (гвардия тоже была вхожа во все двери), обладали влиянием, непропорционально возвышающим их на фоне остального дворянства. И у них были своеобразные феодальные амбиции - время от времени они сажали «своего» царя (или царицу) на трон.

Как описывает Эдвард Радзинский в романе «Александр II…», такое происходило, к примеру, весь XVIIIв. Поскольку этот слой включал в себя выдающихся людей своего времени, то когда царь вступал с ним в противоречие и побеждал, той этот слой мстил ему демонизацией. Не случайно, самыми демонизируемыми в России царями являются Иван Грозный, Петр I и Николай I.
То, что самым демонизируемым из них был Николай I, хотя при нем было меньше всего репрессий, легко объяснимо. Правление Николая I приходится на «золотой век» русской культуры, поэтому его демонизировали особенно талантливо.

Цитата

С походами гвардии на дворец было покончено. Теперь покорная гвардия усердно занималась учениями. Николай сделал гвардию, похожей на балет.
...
«Все это, — писала впоследствии фрейлина Мария Фредерикс, — делалось так скрытно, так порядочно... никому и в голову не приходило обращать на это внимание».
Попробовали бы «обратить внимание» эти придворные рабы, вымуштрованные Николаем холопы!

Эти строки дают нам возможность понять, что Радзинскому более симпатичны времена XVIIIв., когда царей сажала гвардия, а время когда это было прекращено - названо Радзинским временем холопов. Вообще мб. в гвардии и служили интеллектуалы и красавцы, но ни их интеллектуализм, ни тем более их красота, не являются для этих молодых людей гарантией, что несколько мерзавцев не будут ими манипулировать и не подобьют на убийство царя.
То, что Николай I изменил такой порядок, имхо и является главной причиной его демонизации.

[meshagsheg]

А кем были эти гвардейцы? Детьми самых высокопоставленных фамилий в России. Итак, Николая I демонизировал самый (не сказать даже высокообразованный, а самый культурный) слой российского общества в период золотого века русской культуры.
Отсюда и смешное прозвище Николай Палкин и еще более въевшаяся в исторические учебники либеральная идеологема «мрачное семилетье». По-видимому, после «мрачного семилетья» последовало «веселое шестидесятилетье» непрерывного террора вплоть до 1917г.
Конечно, внешние силы участвовали в демонизации и Ивана Грозного, и Петра, и Николая. Но большинству иностранцев эти люди почти безразличны, следовательно, наибольший идейный вклад в демонизацию внесли именно в России.

1) В самых высочайших кругах всегда есть социальная основа для либерального радикализма. В этой среде помимо «либералов» всегда есть настоящие либералы (см. начало темы), причем в процентном отношении наибольший процент либералов приходится на этот слой.

[meshagsheg]

Если людям из этой среды не удается посадить правителя, то может начаться демонизация.
Если удается, то может начаться олигархия. Наиболее ярко такую ситуацию характеризует следующий эпизод.
В фильме «Олигархи» в качестве иллюстрации своих политических талантов олигархи приводят пример, когда им фактически удается проникнуть в семью Ельцина.
На самом деле эти политические таланты не вызывает ничего, кроме жалости. Каковы бы ни были исходные условия при приходе олигархии, очень скоро олигархи начинают ехать по скоростной трассе в игрушечной машинке, в то время как руководители других стран продолжают ехать на современных автомобилях.
Это подтверждается не только случаями Брежнева и семибанкирщины, но и др. эпизодами российской истории.

При разрешении таких ситуаций очень мешает формальный взгляд на институты.
После нескольких лет олигархии система институтов начинает выглядеть так:



а все остальные институты превращаются в симулякры.

[meshagsheg]

С потрясающей быстротой это произошло при олигархии-96.

Цитата

Вытесняющий импульс подавляет и вытесняет из сознания человека все психические процессы, которые могут помешать полному отождествлению с клеткой орануса. Он возникает, когда в психическом раздражителе отсутствуют орально-анальные составляющие. Вытесняющий импульс - это глушилка-jammer, который забивает передачу нежелательной радиостанции, генерируя интенсивные помехи. Его действие великолепно выражено в пословицах «Money talks, bullshit walks» [16] и «If you are so clever show me your money» [17]. Без этого воздействия оранус не мог бы заставить людей выполнять роль своих клеток. Под действием вытесняющего импульса, блокирующего все тонкие психические процессы, не связанные прямо с движением денег, мир начинает восприниматься исключительно как воплощение орануса.

/Пелевин. Generation « П»/

Все остальные институты были объявлены нерентабельными.

[meshagsheg]

Второй сон Веры Павловны

Что такое формальный взгляд на институты?
1) То, что институты обладают субъектностью, не означает, что они являются какой-то ветвью власти, равно как и то, что человек обладает субъектностью, не означает, что он является царем.
Иначе мы постоянно будем приходить к чему-то типа ювенальной юстиции, которая действительно может обладать властью над судьбами граждан.
2) Институты могут не являться ни частью общества, ни частью государства. Напротив, государство и общество являются только двумя институтами.

Например, хотя Церковь формально находилась в Российской Империи в составе государства, от этого священники не превращались в чиновников. Точно также педагоги или врачи не превращаются в чиновников, даже если они формально числятся служащими.
С другой стороны, институты, не являющиеся частью государства, также могут не являться и частью общества. Общественные начала подразумевают некоторый дилетантизм, не каждому институту это подходит.

Конец сна Веры Павловны.

[meshagsheg]

В этом месте пришло время поставить под вопрос одну из важных идеологем данной книги.
Имеют ли какое-либо отношение кроме негативного «русские либералы» XIXв. к реформам XIXв., связанным с освобождением крестьян?

Я специально выделил вопрос жирным шрифтом, чтобы каждый мог ответить на него сам. В философии вопрос стоит часто выше ответа. Ниже я приведу нормальным шрифтом собственный ответ, никому его не навязывая.

К реформам имеют отношение настоящие либералы, такие как Александр II и его брат Константин и иже с ними.
У «русских либералов» как и у любых других радикалов в голове что-нибудь типа места из катехизиса революционера:

Цитата

У товарищества ведь <нет> другой цели, кроме полнейшего освобождения и счастья народа, то есть чернорабочего люда. Но, убежденные в том, что это освобождение и достижение этого счастья возможно только путем всесокрушающей народной революции, товарищество всеми силами и средствами будет способствовать к развитию и разобщению тех бед и тех зол, которые должны вывести, наконец, народ из терпения и побудить его к поголовному восстанию.