[Артурыч]

Владимир Набоков вместе с Михаил Терещенко
Петроград, Зимний дворец

Я не знаю, как держался Терещенко в то время, когда развивалась самая история, но его очень потрясло самоубийство Крымова, с которым он был в дружеских отношениях. Травля, поднятая против Корнилова всем «социалистическим фронтом», была для него очень тяжела и неприятна, возмущала его: об этом он мне сам говорил. На этой почве, я думаю, произошло и некоторое охлаждение между ним и Керенским. В то же самое время он до самого конца верил — или хотел верить — в возможность возрождения армии и восстановления флота. На эту тему я говорил с ним. Он категорически утверждал, что Алексеев к весне 1918 г. может подготовить новую армию.
----------
Александр Савин
Москва

Нет никакой уверенности в том, что учебные занятия состоятся. В Москве очень мало еды, еще меньше квартир для учащейся молодежи. Надвигается гражданская война, может быть, в самой зверской форме, в форме разгрома бегущих с фронта ордами солдат. Сверх того, студенты-большевики хотят сорвать учебный год, чтобы освободить своих агитаторов, и великодушно разрешают держать только государственные экзамены.
----------
Журнал журналов

Это послание не ко всем евреям, а только к евреям из «Биржевых»… Мне хотелось бы призвать их к справедливости к остальным евреям, в остальной России. Недавно я наткнулся в «Биржевых» на отчет о каком-то заседании. Выступал Троцкий. Слово «Троцкий» повторялось в отчете раз пятьдесят, и столько же раз рядом с ним в скобках было напечатано «Бронштейн». Отчет был подписан евреем Ганом (псевдоним). Во вчерашнем номере вечерней «Биржевки» находим следующее строки: «Несколько дней тому назад прис. пов. Козловский (большевик), Каменев (Розенфельд) и Мартов (Цедербаум) обратились и т. д. Чтоб опозорить прис. пов. Козловского на веки отметили, что он большевик, но эта мера оказалась излишней по отношению к Мартову и Каменеву. По мнению «Биржевки», они достаточно уже опозорены «Розенфельдом» и «Цедербаумом».

В «Биржевых» работают евреи: Брусиловский (редактор), Вершинин (псевдоним), Добров (псевдоним), Арно (псевдоним), Стоглаз (псевдоним), Гайавата (псевдоним), Неманов, Радин, Троповский и др.

И к этим евреям, составляющим ядро «Биржевых», я обращаюсь с вопросом:

— Неужели вам не стыдно?

Когда русские хулиганы громят еврейскую лавочку — это печально, очень печально. Но когда евреи с криками «бей жидов» бросаются громить еврейские лавки, то… то… этому названия нет!

О самом Проппере говорить не станем. Он, как известно всему миру, прямой потомок Серафима Саровского и уже больше десяти лет состоит племянником Анны Кашинской… Он не еврей…

Но Брусиловские, Вершинины, Любоши, Немановы, Радины и другие! Неужели они не ведают, что творят? Неужели они не понимают что «Биржевые» творят иудино дело?

Седой еврей
----------
Василий Розанов
Сергиев Посад, ул. Полевая, д. 1

Все жидовки в Александровском рынке как-то и почему-то, но УСТРОЕНЫ, имеет более благочестия в себе, благочестия в смысле серьезности, в смысле поведения и жизни, нежели как что наши, что сами ходят поутру каждый день к обедне и после обеда идут гулять в слободе.
----------
Александр Блок
Петроград

Большой день во дворце: допрос Родзянко. По вечерам иногда (как сегодня) на меня находят эти грубые, сильные, тяжелые и здоровые воспоминания о дружине — об этих русских людях, о лошадях, попойках, песнях, рабочих, пышной осени, жестокой зиме, балалайках, гитарах, сестрах, граммофонах, обжорстве, гатях, вышке, полянах за фольварком Лопатино, белом пароходе, который хрустальным утром ползет среди рощи, дубах, соснах, ольхах, Пинске вдали, наших позициях (нами вырытых), ветре, колбасе, висящей на ясном закате, буре, поднимающейся в душе страсти (вдруг), томлении тоски и скуки, деревнях, соломенных шестах, столовой Земсоюза, Бобрике, князе, Погосте, далях, скачках через канавы, колокольнях, канонаде, грязном бараке, избе Лемешевских, саперах, больших и малых траверсах, девках, спирте, бабах с капустой, узкоколейке, мостах — все, все. Хорошо!
----------
Никита Окунев
Москва

Шульгин освобожден. Вот теперь его послушать или почитать. Да где тут! Разве дадут ему теперь свободу слова и суждений. Не по носу его литература нашим вреправителям!
----------
Василий Шульгин
Киев, ул. Караваевская, 5, дом Шульгина

Мои охранители исполнили обещание. Не в тот же день, то есть завтра, а послезавтра выпустили на свободу. Привезли домой, сказав, что я буду под домашним арестом шесть дней. Я охотно согласился, дав им обещание не выходить из дома, и на этом дело закончилось. Затем выяснилось, зачем меня временно арестовали. Потому что во время так называемого «корниловского мятежа» поступила телеграмма на мое имя: «Ваше присутствие в Ставке необходимо». Подпись была, кажется, «Лодыженский». Я его не знал, но, очевидно, должен был знать. Телеграмма эта ко мне не попала, а поступила в «Комитет спасения революции». Этот комитет и распорядился меня изолировать, чтобы я не поехал в Ставку.
----------
Император Николай II
Тобольск

Великолепный летний день. Много были на воздухе. Последние дни принесли большую неприятность в смысле отсутствия канализации. Нижний WC заливался мерзостями из верхних WC, поэтому пришлось прекратить посещение сих мест и воздерживаться от ванн; всё от того, что выгребные ямы малы и что никто не желал их чистить. Заставил Боткина привлечь на это внимание комиссара Панкратова, который пришёл в некий ужас от здешних порядков.
----------
Пьер Жильяр
Тобольск, второй этаж губернаторского дома, ул. Мира, 10


В сентябре приехал в Тобольск присланный Керенским комиссар Панкратов. Его сопровождал его помощник Никольский, бывший, как и он сам, политическим ссыльным. Панкратов был человек довольно образованный, мягкий тип сектанта-фанатика. Он произвел на Государя хорошее впечатление и впоследствии полюбил детей. Но Никольский был настоящее животное, деятельность которого оказалась в высшей степени пагубной. Ограниченный и упрямый, он ежедневно изощрялся в измышлении новых оскорбительных притеснений. С самого своего приезда он потребовал от полковника Кобылинского, чтобы нас заставили сняться. Когда последний ему возразил, что это излишне, так как все солдаты нас знали, — они были те же, которые караулили нас в Царском Селе, — он ему ответил: «Прежде нас принуждали сниматься, теперь их черед». Пришлось пройти через это, и с тех пор у нас были удостоверения личности за номерами, снабженные фотографиями.
----------
Павел Рябушинский
Крым


Освобожден из-под ареста
----------
Великий князь Михаил Александрович
Петроград

Врачи определили язву в желудке, которая явилась следствием переживаемых больших неприятностей. Лечение состоит в молочной диете, в лежании с припарками на желудке, а главное, нравственное спокойствие, но где его найти, живя здесь? После 9 часов заехал Григорьев (адъютант Керенского) и предупредил о нашем скором освобождении.
----------
Михаил Богословский
Сергиев Посад

Мы были приглашены на обед в ректорских покоях. Обед по нынешним временам роскошный: пирог, рыба, фрукты, чай, конфеты, вино. Были сказаны речи. Диспутант, отлично начавший день речью, не был утомлен столь продолжительной защитой и хорошо говорил за обедом. В Академии вообще появилось заметное единение, и пропасть между прежними партиями исчезла.
----------
Князь Гавриил Константинович
Финляндия

Живя на даче мы с ужасом узнали, что по распоряжению революционных властей Государь и Государыня с наследником и великими княжнами отправлены в Тобольск. Мы стали серьезно подумывать о выезде за границу. Взвесив все обстоятельства, жена решила побывать у Керенского и попробовать, не отпустит ли он нас за границу. В августе мы с женой поехали в Петроград, куда мы попали очень не вовремя, потому что наш приезд совпал с неудавшимся выступлением ген. Корнилова против Временного правительства. В связи с этим арестовали великого князя Михаила Александровича и перевезли из Гатчины в Смольный институт. Затем был арестован великий князь Павел Александрович. Оставаться в Петрограде нам было небезопасно, поэтому, переночевав в квартире Чистяковых, мы вернулись обратно в Финляндию.
----------
Великая княгиня Мария Павловна (младшая)
Петроград

Прямая атака не принесла плодов, тогда я попробую обходной маневр. Порасспросив, я узнала, что Кузьмин, новый помощник Керенского, пользовался доверием как у Керенского, так и у Совета. Я решила действовать через него. Мои друзья, у которых были нужные связи, взялись устроить эту встречу. Они устроили обед. Кузьмин был среди гостей и ожидал моего приезда. Его нарочно не посадили рядом со мной за обедом. Когда мы поднялись из-за стола и разошлись по комнатам, я выждала удобный момент, чтобы начать свой разговор. Чтобы не молчать, я сказала что-то не имеющее отношения к делу и стала искать в своей сумочке портсигар. Он оказался пуст. Кузьмин неловко достал свой портсигар, предложил мне сигарету и помог прикурить. Пока мы курили, лед, казалось, растаял.

Мы разговорились. Я слушала. Когда он закончил рассказывать о себе, начал расспрашивать меня. Я начала рассказывать ему о себе, об атмосфере, в которой я воспитывалась, о своей работе во время войны, о своих беседах с крестьянами. Он сосредоточенно слушал, сложив руки на столе и наклонив голову. Теперь настала его очередь впервые в жизни услышать что-то противоположное тому, чему его учили с детства. Многое из рассказанного мною было явно непонятно ему, и он просил более детальных объяснений. Наконец, когда я заговорила о своей жизни на фронте и в Пскове, он поднял голову и спросил:

— Возможно ли, чтобы Романовы любили Россию?

— Да, они любят ее; они любили и будут любить ее всегда, что бы ни случилось, — ответила я, не подозревая о том, как часто в будущем у меня будет причина вспоминать эту фразу.

Путь был проложен. Теперь я могла заговорить о своем отце. И в тот вечер, прощаясь с Кузьминым, я почувствовала, что достигла чего-то, поговорив с ним. Моего отца не освободили ко дню моей свадьбы, но теперь я не так тревожилась за его судьбу. И я не ошиблась; через несколько дней из его дома убрали охрану.
----------
Игорь Грабарь
Москва, Большой Овчинниковский пер., д. 26

Живу теперь в Москве безвылазно, т.к. ни одной минуты отлучиться не могу. И тем не менее для завтрашнего дня — Елизаветина дня, сиречь «тещина дня» — делаю исключение и еду завтра утром в Дугино. Пока все наши там. Может быть, пробудут весь сентябрь. Там все же лучше, чем здесь. Что касается зимы, то у нас уродилось много картошки и — как знать? — она может оказаться единственным нашим питанием. Да и то если ее не реквизируют, что было бы невероятным свинством и подлостью, ибо она посажена и выкопана собственными руками всей нашей семьи без «батрацких депутатов». Работали с утра до вечера, и сейчас работают, копают.
----------
Борис Никольский
Петроград, ул. Офицерская

Помолился Богу и решил идти к Вернадскому предлагать правительству свои услуги и свою библиотеку для Саратова. Другого исхода нет. Пойду к послам, предложу мои услуги иностранным правительствам: англичанам, французам, американцам, но прежде всего Вернадскому. Почем знать, может быть и выйдет. Саратову сейчас все нужно.
----------
Константин Сомов
Петроград

События разворачиваются с такой стремительностью и сюрпризами, что не веришь, что живешь в них, а не в какой-нибудь истории или романе. Внешне живу по-старому — несмотря на хандру — хожу в театр, в гости, гуляю с Анюточкой иногда по Морской и занимаюсь своим ремеслом, правда, довольно вяловато. Почти два месяца я красил картинки (мои оттиски к «Книге маркизы») для Брайкевича, который мне сделал этот заказ. Накрасил их около 60 штук. Эта работа довольно легкая сравнительно, хотя иногда медленная и кропотливая. Некоторые оттиски вышли очень удачными. А Брайкевич остался ими очень доволен. Он приезжал за ними третьего дня.
----------
Константин Глобачев
Петроград

Первым делом было устроить свои личные дела, на что пришлось потратить недели две. От бывшей моей квартиры ничего не осталось. Все вещи, до самых мелочей, были разграблены и разворованы, а чего нельзя было унести из-за громоздкости, то было разбито, испорчено, изгажено и обращено было в пользу караула, занимавшего мою бывшую квартиру. Пришлось устраиваться кое-как заново.
----------
Герман Гессе Стефан Цвейг
Берн

Дорогой господин Цвейг! Я только что прочитал «Иеремию»; эта поэма произвела на меня сильное и глубокое впечатление. Ее настроение и честность как будто делают вас ко мне ближе и милее. Я остро почувствовал ее актуальность, и я очень хочу, чтобы отдельные фундаментально важные предложения — а именно вторая картина — разошлись как можно шире.

С благодарностью за вашу книгу,
Искренне ваш,
Герман Гессе
----------
Мария Бочкарева
Западный фронт

Отсутствие военных действий на фронте создавало угнетающую обстановку. В один дождливый день я выслала группу наблюдателей на ничейную землю и приказала девушкам открыть огонь в случае появления противника. Наблюдая за продвижением группы, я вдруг заметила, как человек десять германцев направились к нашим окопам. Они шли без опаски, держа руки в карманах, что-то насвистывая и напевая. Я прицелилась в ногу одного из них и выстрелила.

Через секунду весь фронт всполошился. Разразился скандал. Кто посмел совершить такое?! И германцы, и русские кипели от ярости. Несколько девушек прибежали ко мне, сильно взволнованные.

— Начальник, зачем вы сделали это? — спрашивали они, увидев в моих руках винтовку, из дула которой еще струился дымок после выстрела.

Тут же в наш окоп поспешили некоторые солдаты, мои друзья, чтобы предупредить меня об опасном недовольстве среди солдат и их угрозах. Я сказала, что увидела, как германцы подошли к моим девушкам и пытались заигрывать с ними. Но этот довод не показался солдатам убедительным. Они перенесли пулеметы в первую линию окопов и уже готовились всех нас перестрелять. Но, к счастью, мы были вовремя предупреждены и успели спрятаться в боковой траншее.

Несколько ораторов выступили в мою защиту, но не сумели усмирить солдат. Потом мою сторону принял один из уважаемых солдатами офицер. Он заявил, что я была права и что если бы он оказался на моем месте, то действовал бы точно так же. Дальше ему говорить не дали.

— Ага, ты тоже корниловец! — заорала толпа. — Убить его! Убить!

В мгновение ока офицера сбросили со стула, и кто-то стукнул его по голове. Минута, и солдаты затоптали его насмерть.

После этого толпа двинулась ко мне. Но комитетчики схватили меня и утащили в тыл, где спрятали в блиндаже. Одну из моих девчат, Медведовскую, поставили у входа для охраны.

Толпа солдат разбрелась по всей позиции, разыскивая меня, и некоторые подошли к блиндажу, в котором я укрывалась.

— Где Бочкарева? Пропусти, мы проверим, не там ли она! — кричали они.

Караульная предупредила, что у нее приказ стрелять, если кто-то осмелится подойти ближе. Но они подошли. Раздался выстрел. Пуля угодила одному из солдат в бок.

Бандиты закололи бедняжку штыками.

Мои защитники вывели меня из блиндажа, чтобы проводить к месту открытого суда.

Разраставшаяся толпа теперь все больше теснила их, подступая все ближе и ближе. Обе стороны боролись за меня. Была достигнута договоренность: оружие в этой схватке не применять. Людское море бушевало. Мои девчонки дрались, как разъяренные тигрицы, пытаясь сдержать толпу. Но время от времени кому-то из толпы удавалось прорваться через сдерживающую цепь и ударить меня. Борьба разгоралась, удары сыпались на меня все чаще, и наконец я потеряла сознание. Мои друзья сумели все же вытащить меня из окружения бунтовавшей толпы и спрятать в надежном месте.

Жизнь мне спасли, но избита я была изрядно.
----------
Зинаида Гиппиус
Петроград, Сергиевская ул., 83

Гибель

Близки
кровавые зрачки,
дымящаяся пеной пасть…
Погибнуть? Пасть?

Что — мы?
Вот хруст костей… вот молния сознанья
перед чертою тьмы…
И — перехлест страданья…

Что мы! Но — Ты?
Твой образ гибнет… Где Ты?
В сияние одетый,
бессильно смотришь с высоты?

Пускай мы тень.
Но тень от Твоего Лица!
Ты вдунул Дух — и вынул?

Но мы придем в последний день,
мы спросим в день конца, —
за что Ты нас покинул?

https://project1917.ru/