[Артурыч]

Михаил Пришвин
Петроград, 13-я линия Васильевского острова, 20


В Смольном вся ночь до трамвая. Историческое заседание. Большевики — это люди обреченные, они ищут момента дружно умереть и в ожидании этого в будничной жизни бесчинствуют. Мария Спиридонова выступает от социалистов-революционеров, интернационалистов. Она худенькая и маленькая, как Вера Фигнер.

Простенькое лицо ее прелестно, как хорошая подробность настоящей России. Только она рано подсыхает, и ее интернационализм, и пенсне на носу, и желтеющее лицо — все это как первая черная голая ветка деревьев, когда осенью с них опадает листва.

В какой дом ни пойдешь — везде сочувствие Корнилову. Кажется, это Богданов сказал, что когда демократия сильна, то она вступает в коалицию. И вероятно, она теперь очень слаба, отказывая кадетам.

Популярность Керенского выросла больше от казаков (так буду называть «буржуазию»), чем от большевиков («демократии»), они держались за него как за спасителя компромисса (жизнь есть компромисс). Теперь Керенский склоняется к большевикам, и «казаки» его отпадают, и вдруг слышишь на улицах, как ругают Керенского.

Даниил Шаманаев, Гранит Розовый и еще 2




Питирим Сорокин
Приват-доцент Петроградского университета, редактор газеты "Воля народа"
Петроград

Теперь триумф большевизма — это лишь вопрос времени.




Владимир Ленин Мария Ульянова
Гельсингфорс, Финляндия

Дорогая, милая Мимоза! Очень прошу поехать лечиться, не откладывая, нельзя пропускать времени. А для возврата со всяческой службой легко устроиться. Непременно поезжай!! Насчет Бера тема прекрасная. Постарайся достать еще Schluter о чартизме (на немецком языке); вышло после Бера и поправляет сего оппортуниста. По Беру и по Шлютеру архи бы хорошая брошюра могла выйти. Черкни ответ. «Партийные съезды» тоже хорошая тема (кроме протоколов еще разные брошюры нужны, коих я даже приблизительно не помню). Если напишешь, пришли мне черняк, посоветуемся.

Крепко, крепко обнимаю. В. Ул.





Лев Бакст Любовь Гриценко
Париж, Франция

Дорогая Любочка, я был очень тронут твоим письмом, где ты делишься со мной впечатлениями тонов моря, песка и неба. Я всегда помню наши прогулки, где мы наперерыв восхищались в скольких странах природой, и многое мне в твоих замечаниях западало в душу. Я не перестаю мечтать, всей страстью, всеми мыслями, что настанет наконец день, когда обойму вас всех и что буду среди вас, мои дорогие. А сейчас безумно тяжко вдали от всех, и никакие Неаполи и Ниццы не могут утишить едкую грусть.

Слава Богу, что Андрюша еще не сознает, что вокруг делается, и для него это только «интересно». Думаю, что ты в Евпатории пробудешь, все успокоится, и советовать тебе ехать в Москву и хочется, и страшно. Не слушай меня и решай сама. Пока береги себя и детей — здоровье сейчас всем нужно. Здесь все то же, большой подъем, но несчастия России удручают всех ее друзей! Жалко, что не снимаешь Андрюшу!! И себя с Мариной! Ведь все, даже плохие, снимки так интересны!

Будьте здоровы, целую тебя крепко, моя дорогая Люба. Твой Лева




Андрей Шингарев
Петроград, Петроградская сторона, ул. Б. Монетная, 22

Боюсь, очень боюсь, что трагедия Корнилова лишь начало таких событий, пока «экономические предпосылки» не разрушат дело революции. И только тогда на ее развалинах потомки Лун Блана и Бакунина будут лить поздние слезы отчаяния и бессильного гнева. Того ли ждали, на то ли надеялись мы в первые мартовские дни?





Лев Урусов
Петроград

Дело Корнилова выродилось в кризис власти, и на карту поставлено бытие России, как мы эту Россию до сих пор понимали и как к ней относились прочие державы. Корниловский заговор оказывается искусной провокацией — ловушкой, в которую полностью попался Керенский, против которого и строился весь план. Большевики, проведшие в Соврадепе свою крайнюю резолюцию о немедленной конфискации помещичьих земель, республике, об опубликовании тайных договоров, роспуске Государственной думы и Совета и разорении русской промышленности, грозят выступить активно, если власть не будет сконструирована так, как они этого хотят, а именно, коалиция между солдатом, рабочим и крестьянином, — и предусмотрительно вооружили и создали рабочую милицию в 60 000 человек.

Керенский собственным языком выкопал себе яму.



Никита Окунев
Москва

Цензура отменена. Она еще более позорила новую Россию. Даже поэты заговорили прозой. Бальмонт в «Утре России» напечатал статеечку, которая бросится в нос нашим самодержавцам: «Изменился, — говорит, — только лик порабощения… совесть России сейчас не свободна — на ней узда и ярмо». И т. п.




Зинаида Гиппиус
Петроград, Сергиевская ул., 83

За это время все министры только и делают, что подают в отставку. (Я их понимаю — ничего-то не понимая!). Чернов сразу ушел «по политическим обстоятельствам». Остальные перемещались, уходили, приходили, то скопом, то в одиночку… Керенский, между тем, не уставая громил «изменника» на всю Россию, отрешал, предавал суду и т.д. Назначил Алексеева под себя, а сам сделался главнокоман*дующим. Почему мне вспоминается Николай II? Не похоже — и странно соединено, в каком-то таинственном аккорде (как их два лица, когда-то, рядом — в моем зеркале). И еще, последние акты всех трагедий почти всегда похожи, сход*ствуют — при разности. Последние акты.

Керенский стал снова тяпать «коалицию» (судя по газе*там; подтверждений не имею, но очевидно так). Совсем было стяпал с тремя кадетами, затем Барышниковым, Коновало*вым… Но тут опять явились будто бы «товарищи от Ц. К.», прекратили все. В смятении полу-назначенные и полу*оставшиеся министры потекли из Зимнего дворца. Кого на*зад покличут?

Pavel Tsapyuk, Olga Bogatova и еще 6




Константин Бальмонт
Москва

Или мы дети, или взрослые — или мы свободные, или рабы. Если мы свободные, мы хотим знать полную правду, если мы взрослые, мы должны ее знать безотложно. То, что касается всей России, должна знать вся Россия, и немедленно. Иначе должно признать, что Россия продолжает пребывать в том рабстве, в котором она живет уже столетия. Изменился только лик порабощения, переменились исполнители того постыдного дела, которое называется надеванием узды на свободное слово, наложением ярма на волю народа.





Федор Степун
Петроград

Что касается центрального вопроса всего «дела Корнилова», т. е. вопроса об участии в «заговоре» самого Керенского, то должен сказать с полною определенностью, что разговоры с Савинковым не оставляли во мне ни малейшего сомнения, что предстоящий переворот подготовляется с ведома и согласия министра–председателя. Зная Керенского, я, конечно, понимал, каких мук должно было ему стоить согласие на задуманное дело, но загипнотизированный твердою уверенностью Савинкова, что Керенский наконец–то понял, что, кроме сговора с Корниловым, ему никакого выхода не остается, я выезжал в Ставку с доброй надеждой на благополучный исход.

Для каждого, знающего Керенского, ясно, что на савинковскую программу maximum Керенский своего согласия никогда дать не мог. Я думаю, что Керенский принял лишь те основные положения корниловской программы, которые, по компетентному свидетельству Станкевича, совпадали с его собственными предначертаниями. Думаю также, что, ожидая выступления тех вражеских сил, которым он грозил на Московском совещании, Керенский решил вызвать в Петроград надежную фронтовую часть и объявить Петроград на военном положении. Несомненно для меня, наконец, и то, что Керенский думал о концентрации власти в нескольких сильных руках.

Но на этом, полагаю, кончается все то, на что он был готов. Не думаю, чтобы он был готов на «решительные и беспощадные меры против демократии» и уже совсем не допускаю мысли, чтобы он приветствовал Корнилова как главу нового кабинета или вождя Директории, как выражался Савинков. Такая мысль не могла прийти Керенскому в голову уже по одному тому, что он ждал удара не столько слева, сколько справа, и генералов боялся чуть ли не больше, чем большевиков.