[ezup]

Он вышел из блиндажа политотдела и остановился. Посмотрел на небо. Красные, розовые ленты сполохов, колеблясь, поднимались всё выше и выше. Одни вспыхивали, другие затухали, играя тонкими переливчатыми красками. «Красиво, глаз не оторвешь, — подумал Токтан-оол. — У нас в Туве такого неба не увидишь. Всё есть: высокие горы с острыми скалами, крутые лесистые склоны, быстрые прозрачные реки. А вот небо не такое».

Когда Токтан впервые увидел это чудо, он подумал, что загорелось небо. Сейчас знает: небо не горит. Это северное сияние.


Сзади скрипнула дверь блиндажа, послышались шаги и приглушенные голоса. Токтан застегнул маскхалат, вскинул на ремень снайперскую винтовку и зашагал к передовой.

Позиция находилась на нейтральной полосе. Три дня назад он убил оттуда двух фашистов.

Осмотревшись, Токтан достал из-под карликовой ёлки связанный из веток мат и волосяную кисть, на которую ушла почти половина конского хвоста. Замел кистью свои следы и улегся между валунами на мат. Винтовку уложил на изогнутый еловый сук с рогулькой. Накрыл ветками оптический прицел. Много раз примерялся, прилаживался, как пианист у рояля. Продавил справа от себя снежный наст, чтобы удобно было опираться на локоть. И, успокоившись, стал ждать.

Снег сровнял впадины и кочки. Всё вокруг — белым- бело. И хотя был уже март, весна еще не чувствовалась. Поздно она приходит на Север. Сугробы днём под лучами солнца слегка оседают, а ночью мороз терпеливо подправляет то, что разрушено днём.

Токтан давно научился терпеть, привык к невзгодам и неудобствам. Он не неженка. С малых лет посылали его пасти овец и телят, заставляли нянчить братишку и сестрёнку, загружали разной другой домашней работой. Когда он подрос, отец стал брать его с собой в тайгу. Мать не пускала — мал ещё. А отец говорил, что ему помощник нужен в тайге. Пусть, мол, сын приучается к охоте, перенимает ремесло отца и деда.

Раз за разом они уходили всё глубже в леса родной Тувы. Шестнадцати лет Токтан был уже самостоятельным охотником. Ходил один на соболя и лисицу. Этим промыслом и жила семья. Шкурки отвозили в город Хем- Белдыр. Там, в серой деревянной избе, жил купец Бубибан. За шкурки он давал махорку, соль, спички, порох, дробь, иногда отрез ситца. Но однажды, когда они с отцом приехали в Хем-Белдыр, им сказали, что такого города больше нет. Есть город Кызыл. Кызыл — значит Красный. Токтан удивился: почему красный? Деревянные избы — серые, как и прежде. Только в избе, где жил Бубибан, шкурки уже принимали другие люди и платили за них деньги. Много денег. На них можно было купить обувь, одежду, чай, сахар, часы — разные вещи. Людей этих тоже называли «красными». При них жить стало куда лучше. Совсем хорошо. Вместо берестяных чумов тувинцы строили теперь деревянные избы с большими окнами. А в самом Кызыле стали появляться каменные дома в два, три этажа.

Токтан пошевелил отекшими ногами и опять затих. Вспомнилась Дода, его любимая тувиночка, на которой он женился. Для него не было красивее девушки на всем белом свете. Высокая, тонкая, с озорными черными глазами, с длинной, по пояс, косой. Полюбил он её, когда ей и четырнадцати лет не исполнилось. Не заметил, как она выросла в красивую девицу.

Улыбнулся, припомнив, как впервые убил соболя и с нетерпением ждал вечера, чтобы похвастаться ей своей добычей. «Токтан, ты настоящий охотник!» — похвалила она его. И он чувствовал себя на седьмом небе от её похвалы. Потом она стала его женой.

Помимо охоты, у Токтана была страсть к лошадям, к верховой езде. И когда подрос, стал принимать участие в конных состязаниях, завоевывать призы.

«Ты плохой солдат, Токтан. Ты ни о чем не должен думать, а только смотреть в сторону противника, — укорил он сам себя, хотя ещё было темно. — Плохой солдат? — беседует он мысленно с собой. — Нет. Раньше был таким, теперь другим стал. Уже не тот, совсем не тот».

Утро только начинало брезжить, и до рассвета ещё было далеко. Перед глазами Токтана снова вставала его родная Тува. Шибко гудит тайга, бушует ветер, валит с ног человека. В такую погоду лучше не ходить на охоту, зверя не увидишь. Только когда в тайге стоит тишь, можно брать ружье и отправляться на промысел.

Как-то он приехал в Кызыл сдавать шкурки. Отец был болен и послал его. Много шкурок привез он и много денег получил за них. Вышел на улицу и услышал:

— Война! Война! Идут фашисты на Москву. Возьмут её — беда будет. Ой, беда! Опять придет Бубибан. Опять шкурки даром будет брать. Совсем беда!

Все шли в большой кирпичный дом. Там был военкомат. Токтан тоже пошел с ними. В военкомате записывали добровольцев на фронт.

— Ты, Токтан-оол, хороший охотник, — сказал ему военком. — Ты умеешь метко стрелять зверя. А фашисты — те же звери, только ещё злее.

Их, добровольцев, немного подучили военному делу в Кызыле и отправили на фронт. Сначала везли на машинах через горы. Потом посадили в поезд. Привезли на Карельский фронт.

На третий день завязался бой. Токтан первый раз увидел танки. Ему стало страшно. Он до того перепугался, что и не помнил, как побежал от них. Никогда он в лесах Тувы не боялся любого зверя — волка, кабана, медведя. А тут оробел и дал стрекача.

Его задержали, стыдили. Когда фашистов отогнали, Токтана привели в блиндаж к начальнику. Не старый ещё, а волосы сединой покрылись. Начальник поглядел на Токтана и тихо спросил:

— Устав учили? Присягу принимали? Почему же с поля боя бежали? Струсили?

Совершенно оробевший Токтан, опустив голову и переминаясь с ноги на ногу, молчал, так как не всё понимал, что говорил ему начальник, а лишь догадывался. «Ай-я-яй, нехорошо получилось. Трусом посчитали. Не видеть мне больше ни Доды, ни матери, ни отца. Пропал! Совсем пропал!» — терзался он, осуждая себя.

Холодный пот прошиб его. Токтан мял в руках шапку и грустно водил по сторонам глазами. Ему было стыдно. Так стыдно, что не мог посмотреть в глаза начальнику. Но как ни стыдно, а говорить надо, когда тебя спрашивают. Но он не знал, что говорить. В голове — полный ералаш. И всё-таки Токтан невнятно пролепетал:

— Совсем плохой дело, начальник. Стыдный дело. Танка спужался.

— Танка испугались? — с легкой улыбкой произнес полковник. — Родом-то откуда сами?

— Тувинец я. Из-под Кызыла, — осмелев, ответил Токтан. — Кызыл красный, и я красный.

— Как фамилия?

— Токтан-оол.

— До войны чем занимались?

— Охотник. Белка, соболь бью. Медведя, волка стреляю.

— Значит, стреляете хорошо? Так почему же не бьете фашистов, а бегаете от них?

— Моя фашиста не боялся. Танка боялся. Стучит, гремит, рычит, как бешеный медведь. Шибко страшно, начальник.

Полковник улыбнулся и, немного подумав, сказал:

— Так вот что, Токтан-оол, красный тувинец, чтобы это было в первый и последний раз! Пойдете в снайперскую группу. Будете фашистов уничтожать. Чем больше убьёте, тем скорее закончится война и вернетесь в свою родную Туву.

Прошло два года с тех пор. Теперь Токтан стал другим другой человек и знал, что фашистские танки боятся гранат, снарядов, противотанковых ружей и бутылок с горючей смесью.

С рассветом одна за другой стали исчезать на небе звезды. Рассеялись сполохи. Становилось светлее. Но фашисты не показывались. Натянув на голову капюшон, Токтан всматривался в местность. А мысли поневоле опять уносят его в Туву, в родной чум. Отец сейчас, должно быть, встал, сидит на кошме и раскуривает трубку. А мать варит чай в медной кастрюле. Дода, вероятно, ещё не проснулась. Мать жалеет её рано будить.

Восточная часть неба заалела. Стали отчетливее видны блестки снега, похожие на рыбьи чешуйки. Рукавицы Токтана заиндевели, покрылись белыми ворсинками. Он смотрит, ждет. Но все мертво на вражеской стороне. И воспоминания снова одолевают его.

Блиндаж командира дивизии. В присутствии начальника политотдела дивизии полковника Сергеева, который определил его в снайперы, генерал вручает Токтану-оол награду — орден Красного Знамени. Токтан взволнованно принимает орден и целует его. Потом Токтана, одного из лучших снайперов полка, поздравляли, а он от волнения слова не мог произнести. Да и что бы он сказал? Плохо ещё знает русский язык. А на своём — кто же его поймет?

Но и молчать неловко. Вспомнил, как песней объяснялся в любви Доде, потому что слов таких не придумал. Может, и сейчас спеть песню? И Токтан неожиданно для всех высоким голосом запел. Песня, видимо, была незамысловатого содержания и мелодией проста. Генерал с полковником сначала удивились: к чему это он? Даже нахмурились. Потом песня, наверно, им понравилась. Они смотрели на Токтана и улыбались. А когда он закончил песню, полковник сказал:

— Токтан-оол, вы стали настоящим воином. Хорошо истребляете фашистов и поете неплохо. В Туве вы были охотником, а на фронте стали хорошим снайпером. И орден заслужили. Так что носите его с гордостью.

Прилетели три сороки и опустились метрах в двухстах от Токтана. Ссорясь, они стали гоняться одна за другой. Примостились, было, на высоком валуне на стороне противника, но тут же моментально вспорхнули, испуганно застрекотали и отлетели в сторону. «Там человек», — подумал Токтан и пристально стал всматриваться через оптический прицел, оглядывая каждое деревце, кустик, валун. Но всё было обычное, приглядевшееся. Однако сороки не переставали надсадно кричать. Значит, там кто-то есть. Наверно, снайпер фашистский. Тоже, видно, сидит в засаде и ждет. Ну, давай, кто кого подкараулит.

Взошло солнце, большое, красное, и косые его лучи легли на кусты.

Вдруг что-то блеснуло в них и только один раз. Токтан не сводил глаз с замшелого камня, где, как ему показалось, скользнул этот блик. Теперь надо зорко следить, смотреть и ждать.

Глаза Токтана нацелены на камень, а мысли не затормозишь, не приостановишь.

Прошлым вечером он в третий раз побывал в блиндаже начальника политотдела. Уже как бы родным для него стал этот блиндаж и столик, покрытый красным кумачом, и портрет Ленина на стенке. Начальник политотдела вручил ему партийный билет и поздравил с вступлением в ряды Коммунистической партии. Приложив красную книжицу к сердцу, Токтан уже не пел песню, как тогда, при получении ордена, потому что уже сносно говорил по-русски. И он взволнованным голосом сказал:

— Ай спасиба тебе, начальник политотдела, полковник, большой спасиба! Ты простил мой большой позор, снайпером меня сделал, в партию Ленина меня, красного тувинца, зачислил, партийный билет дал, — сказал он и понял: снова ошибся.

Полковник говорил ему «вы», а он ему «ты». Старшим надо говорить «вы», а он никак не запомнит этого. А сколько раз ему объясняли, что нельзя без разбору говорить «ты».

Токтан раскрыл билет. Полюбовался фотографией. Похож. Прочитал вслух свое имя, и радость охватила его: он коммунист, в партии Ленина состоит!

...Токтан-оол протянул руку и осторожно тронул елочку над своей головой. И в эту же секунду раздался выстрел вражеского снайпера. Пуля звякнула по валуну, за которым укрылся Токтан. А когда в прицеле, на перекрестье нитей, на какой-то миг обозначился шерстяной подшлемник врага, Токтан плавно нажал на спусковой крючок.

Сквозь оптический прицел Токтан увидел, как вскинулся и рухнул немецкий снайпер. Ещё несколько мгновений кружилась над ним, сверкая на солнце, взметнувшаяся снежная пыль. Потом кругом снова стало тихо. И тогда Токтан-оол достал перочинный нож и сделал на ложе своей винтовки еще одну, уже сорок пятую по счету, отметку.

Продолжение следует…
Автор: Полина Ефимова